Лицо мальчика, лежащего на санках, казалось деревянным – такого цвета бледно-желтые поленья приносила с улицы мама, чтобы топить печь. Он спит? Куда везёт его сгорбленный страшный старик? Пятилетняя Нина провожала их взглядом, сидя на обледеневшей ступеньке чужого порога. Она казалась себе лёгкой, как снежинка, и словно смотрела чёрно-белый сон. Но мама потянула её за руку:
– Вставай, дочка. Пора.
Откуда это воспоминание? Из ленинградского сорок второго. Тогда они выжили.
Нина Ивановна вздохнула и открыла глаза, ощутила холод скамьи, тепло свежего хлеба в пакете, который бережно придерживала на коленях. За этой буханкой она отстояла длинную очередь. Хотела купить две – продавщица не дала. Только одну буханку в одни руки.
На обратном пути, ощутив, как сводит ноги боль, Нина Ивановна присела отдохнуть. Недавно, говорят, на соседней улице раздавали гуманитарную помощь, может быть, и до их дома дойдёт очередь. Но дело не только в еде, вот у Нины Ивановны умерла подруга-ровесница – не нашлось в местной аптеке нужного лекарства, раньше их завозили в срок, наверное, из Киева. Но их город теперь ни к Киеву, ни к Украине отношения не имеет, он в Новороссии. Земли эти исконно русские, так было написано в газетах, которые раздавала по весне Нина Ивановна. И затем ли, чтобы в декабре услышать от бывшего коллеги, который жил в Подмосковье и порой звонил ей, такие речи:
– Крым и Донбасс – два камня на шее России, которые тянут её ко дну. Из-за вас нашу страну возненавидел весь мир, из-за вас ввели санкции и теперь мы не знаем, как выжить, из-за вас затыкают рты тем, кто не согласен с телевизионной брехнёй. В Крыму хотя бы тихо, но на Донбассе гибнут русские ребята, обманутые пропагандой, и лучшие украинцы, чья кровь на вашей совести. А всё началось с митингов, где вы трясли триколорами...
Возмущённая Нина Ивановна назвала знакомого мерзавцем, по которому Сибирь плачет, и бросила трубку. Неужели такими видят их в России? Не может быть. Где недавнее ощущение любви и единения соплеменников по обе стороны границы? Или ей всё показалось? Но теперь Нине Ивановне страшно и одиноко. Всё изменилось лишь за несколько месяцев – с дивной "русской весны" до зимы в опустевшем зацепеневшем городке. Товары в некоторые магазины ещё завозили, но деньги у многих закончились. Поначалу Нина Ивановна артачилась перед знакомыми, говоря, что от Украины и гривны не примет, а потом присмирела и стала узнавать – нельзя ли, не переселяясь из города, получать хоть что-то. Как-никак проработала она в Украине много лет, а теперь говорят, что если их район налоги не платит в Киев, то и начислять сюда ничего не станут. С другой стороны, что же будет за независимость, если принимать подачки от хунты? Нина Ивановна и терпела, из принципа. Многие уехали, но кто же поддержит молодое государство, которое стало для пенсионерки словно собственное детище?
Правда, не благодаря принципам они с мамой выжили в блокаду. Нина помнит плотного седого мужчину с доброй улыбкой, он приносил им консервы, хлеб, крупу и даже мандарины. Нину, сонную от сытости, рано укладывали спать, мама строгим шепотом приказывала не выходить из комнаты. Но Нина не спала, с тревогой прислушивалась к странным звукам за стеной. Её папа на фронте. Утром чужой дядя уходит. Мама плачет и говорит:
– Как же я ненавижу его!
Потом повзрослевшая Нина поймёт, что любовником мамы был какой-то чиновник. Отец с войны не вернулся. В сорок восьмом они переехали к дальним родственникам в Ростов. Нина поступила учиться на бухгалтера. Высоколобая, с тяжелым подбородком и серьёзным взглядом серых глаз, она не нравилась ровесникам. Скорее, пожилые мужчины обращали внимание, для которых любая молодая женщина симпатична своей свежестью. Но Нина влюбилась в однокурсника Андрея – загорелого, улыбчивого, с волнистыми русыми волосами, красивого, как киноактёр. Тогда, в институте открылся у Нины Ивановны талант организатора, лидерские качества, как сейчас говорят. Она участвовала в подготовке мероприятий сначала институтских, а потом и городских. Её знали и уважали в райкоме комсомола. Как она теперь понимает, радовались, что девчонка готова брать на себя львиную долю работы, когда наступала предпраздничная суета и требовались те, кто умеет объединить и вдохновить молодёжь. Нина была готова безвозмездно проводить время на репетициях концертов, писать сценарии, обзванивать участников. Андрей был полной противоположностью – легкомысленный красавец, правда, хорошо играл на гитаре, но репертуар его состоял сплошь из песен, которые звучали тогда в подворотнях. Каким-то чудом Нина убедила его выучить для первомайского концерта одну революционную песню и надеялась, что её любимец встанет на правильный путь. Увы, Андрей, оказывается, давно отбирал деньги у однокурсников и наконец на него заявили в милицию. Нина, узнав об этом, бросилась в райком, убеждала начальство, что парень невероятно талантлив как музыкант, чтобы замолвили словечко. Потом в милицию, где была известна, как организатор дружины при училище и корреспондент местной прессы. Выручила. Андрей, напуганный перспективой оказаться за решеткой, преисполнился благодарности к Нине, а может быть, и действительно полюбил её. К удивлению многих, они расписались. Андрей был из Донецкой области, и после окончания учёбы вернулся с Ниной на малую родину. Нина устроилась в администрацию завода бухгалтером, и продолжала оставаться активисткой. С годами, несмотря на скромную должность, приобрела привычку командовать. Люди повиновались, муж покорялся, лишь иногда уходя в запои.
Когда в любимом тёмно-синем костюме и ослепительно белой блузке, прямая и статная, она шла в первом ряду демонстрантов с портретом Ленина или красным флагом, казалась символом советской женщины – энергичной и несгибаемой, правильной и чистой. Такие победно улыбались с обложек "Работницы" и "Крестьянки".
Нина Ивановна мечтательно вздохнула, вспомнив те солнечные дни, дружный шаг демонстрантов за своей спиной. На миг ощутила себя частицей великой народной силы, полной грудью вдохнула морозный воздух, но счастливая улыбка покинула обветренные губы – вокруг по-прежнему была сумрачная улица обезлюдевшего города.
Весной, когда в городе заговорили о том, что нужно отделиться от Украины, Нина Ивановна ощутила прилив сил. Ей шёл восьмой десяток, но за плечами был богатый опыт общественного работника. Она ринулась в стихию протестов. Конечно, заметила и неумеренный восторг одних, и корысть других, но себя считала реалисткой. Иногда ей платили деньги, и она принимала их как заслуженный гонорар. Но главное, вновь почувствовала себя нужной. Однажды из огромного, пропахшего нафталином шифоньера достала любимый синий костюм. Одела его перед зеркалом. Плечи ссутулились и словно стали уже, жакет опал на обвисшей груди, а пуговица на талии застегнулась с трудом. Ноги были в колготах и тапочках с помпонами. Только причёска осталась та же, но волосы побелели. Женщина вздохнула – она пыталась вернуть невозвратное. Но то было минутное прозрение, от которого она отмахнулась. Вспомнила центральную площадь, где гремел хор: "Рос-сия! Рос-сия! Пу-тин! Пу-тин!", и снова ощутила прилив энергии. Достала с полки коробку с акварельными красками, оставленными внучкой, листы ватмана, и стала писать лозунги – воодушевляющие, клеймящие, воинственные. Всё будет, как прежде, как в старом задушевном кино – могучая держава, братство народов. И коммунистическая партия, от которой Нина Ивановна никогда не отрекалась, поведёт всех в новый счастливый мир.
Той ночью ей, созерцающей плакаты, разложенные на паласе, казалось, что она вновь молода, что в соседней комнате отдыхает муж, вернувшийся с работы, в уголке стоит детская кроватка, где спит единственный сын – Алёшенька.
Вырос её Алексей серьёзным работящим парнем. Красивым в отца и умным в мать – так считала Нина Ивановна. С её благословения вступил в ополчение, боготворил Стрелкова. Когда сын надолго пропадал, не звонил, её начинала мучить бессонница, томительный страх перед неизвестностью, но она старалась подавить эти чувства, стать словно каменная Родина-мать, – такой представляла себя, чтобы успокоиться – огромной гранитной женщиной, вздымающей меч на Мамаевом кургане... В конце июля сын просто исчез. Долго искала его, пока наконец ей не сказали, что труп с похожими приметами отправлен в ростовский морг – его по ошибке приняли за одного из российских контрактников. Нине Ивановне пришлось ехать в Ростов. Но мертвеца уже похоронили. На окраине одного из кладбищ она увидела несколько могил, и спутник – пожилой сотрудник морга, показал ей два столбика с табличками, где было написано "Муж.30-35 лет" и "Муж.35-40 лет".
– То ли здесь, то ли здесь, уже не помню точно. Будем эксгумировать?
Нина Ивановна отказалась – пусть сын покоится в России. А религиозные ритуалы для неё значения не имели. Лучшим памятником Алексею должна стать цветущая Новороссия.
После его гибели она ещё больше погрузилась в общественную работу, специально выматывала себя, чтобы придя домой, замертво упасть и уснуть, а не рыдать в подушку
Но поневоле вспоминалось, как нехорошо расстались в последний раз её сын и внучка. Алексей развелся с женой несколько лет назад, и та увезла девочку в Днепропетровск. Но отношения родственники поддерживали, и Татьяна нередко навещала отца и бабушку.
На этот раз внучка приехала в мае. Повзрослевшей, но не сказать, чтобы похорошевшей, потому что напоминала саму Нину Ивановну в молодые годы. Разве что косметика добавляла женственности. Сразу с ликованием заговорила о Майдане. Услышав от Нины Ивановны гневную отповедь, сначала тоже вспылила. Потом, видимо, вспомнив, что она в гостях, примолкла, только насмешливо улыбалась, выслушивая монологи Нины Ивановны о кознях Госдепа, евреях в украинском правительстве, новой Хазарии и прочих неоспоримых, в точки зрения бабушки, фактах. Наконец Нина Ивановна выдохлась, и они словно заключили негласный договор не говорить о политике. Но как-то бабушка ударилась в рассуждения о блокадном детстве, мол, всё можно преодолеть, а современной молодежи только комфорт подавай, и тут внучка обронила:
– Питер надо было сдать. Сколько городов захватили немцы, почти все жители выжили. А твои коммунисты угробили девятьсот тысяч человек.
Нина Ивановна дала ей пощёчину. Неужели непонятно, что нельзя было сдать город Ленина, колыбель революции? Место сакральное, священное!
Внучка в бешенстве принялась собирать вещи, но снова смирилась и не уехала. Не сразу поняла Нина Ивановна, что Татьяна явилась к бабушке не отдыхать, есть у неё свои дела, недаром уходит куда-то с утра, впрочем, как и Нина Ивановна. Бабушка шла к своим соратникам, а внучка – к своим! Возвращаясь с особенно шумного и скандального сборища у здания администрации, Нина Ивановна, шествующая с бережно завернутым в платок портретом Путина, для которого она и рамочку заказала, вдруг заметила внучку – та что-то обсуждала с парнишкой, сворачивающим украинский флаг. Нина Ивановна остановилась как вкопанная, внучка её не замечала. И бабушка решила провести воспитательную беседу дома. Прямо на пороге встретила вопросом:
– Ты значит с этими?
– А ты с теми. – Парировала внучка. – Я всё-таки украинка.
– Какая ты украинка? Чего выдумала! Да нет вообще такой нации! Я же русская, дед твой покойный тоже русский, а мама твоя – из малороссов. Где украинцы? Какие украинцы?
– Бабушка, моя родина Украина, и вообще – быть украинцем это сегодня цивилизационный выбор. Может быть, и у тебя есть своя маленькая правда. Но в глобальном смысле Украина выбрала не просто Европу, а будущее, где важна свобода рядового гражданина и его интересы, а Россия рвётся в прошлое, собрав все пороки – тиранию, коррупцию, ложь, страх маленького человека перед машиной государства. Тебе кажется, что вы в своей Новороссии строите справедливое общество? Это сейчас вам мягко стелют, а спать будет жестко.
Смотрела Нина Ивановна на внучку, словно на свой юный образ – то же некрасивое высоколобое лицо с упрямым взглядом, пышные тёмные волосы, тот же идеализм. Но как получилось, что внучка её, страшно сказать, бандеровка? Нина Ивановна решила не отправлять её домой – там, видимо, и набралась русофобии, – а перевоспитать. Но видно далеко дело зашло, внучка даже называть себя просила не Татьяной, а Тетяной. Тут, после почти месяца отсутствия явился сын, отец новоявленной Тетяны. На форме георгиевская ленточка.
Внучка, увидев отца в форме, пришла в какое-то неистовство.
– Мой папа – колорад. Ай да папа! Быдловатник! Путлеровец!
Сын схватил дочь за ворот затрещавшей вышитой блузки и выставил за дверь, а следом выкинул спортивную сумку, с которой та приехала. Но внучка не сразу убралась из города – наверное, переехала к кому-то из друзей, Нина Ивановна ещё видела её на митингах и всё боялась, что в одной из потасовок Танюшку побьют. Но вот внучка перестала показываться на глаза, и Нина Ивановна смогла полностью отдаться политической деятельности, не отвлекаясь на личные проблемы...
Нина Ивановна хочет подняться со скамьи, но решает посидеть ещё чуть-чуть, согреваясь блаженным воспоминанием о "русской весне", когда, казалось, что вернулась молодость.
Однажды был необычный митинг – их вывезли автобусом в поле. Большинство – люди предпенсионного и пенсионного возраста, ударная сила новой власти.
– Сейчас пойдёт танковая колонна. Граждане, мы не должны пропустить солдат в город, это наша земля, наш выбор – быть с Россией. Женщины, станьте впереди. Никто не осмелится давить людей, – командовала Нина Ивановна. Она ощущала себя политруком, поднимающим солдат в атаку против фашистских полчищ. И снова позади неё ощущалась сила массы, горячее дыхание толпы. Танки и впрямь остановились. К местным жителям подошёл высокий золотоволосый офицер, уговаривал народ разойтись. Получал в ответ брань, плевки. Нина Ивановна властно говорила:
–Возвращайтесь в Киев к своему Порошенко.
– Мы не из Киева, мы из соседнего города, – объяснял парень.
– Переходите на сторону народа, армия должна быть с народом, – призывала Нина Ивановна.
– Вы же не весь Донбасс, оглянитесь, бабушка. Большинство молодых хочет быть с Украиной.
– А разве у пенсионеров нет права выбора?
- Так ведь этот выбор определить будущее ваших внуков, может быть, на десятилетия, – терпеливо пояснял золотоволосый офицер.
– Мы за свою долгую жизнь столько создали! Новые поколения живут в нами построенных домах, работают на станках, которые мы сделали, а чем похвалится молодёжь? – Нина Ивановна потрясала своими руками, которые сейчас казались ей мозолистыми и трудовыми, позабыла, что всю жизнь просидела в бухгалтерии, да промаршировала на демонстрациях.
Может быть, она жила ради сегодняшних мгновений настоящей борьбы. Жаль, что уже не молода, никто не доверит оружие.
Танки развернулись, кроша гусеницами и без того разбитый асфальт, расплескивая лужи. Протестующие радостно загомонили, они готовы были подталкивать неуклюжие машины. Поле боя осталось за народом – оно раскинулось по обеим сторонам дороги, залитое празднично-яркой зеленью озими. Пейзаж напомнил Нине Ивановне акварельные картины внучки, которыми и сейчас была украшена квартира. Так и представила: Танюшка сидит за столом, а на нём банка с водой – окунать кисточки, палитра, две коробки красок, карандаши. Внучка поднимает тёмно-серые глаза и спрашивает:
– Бабушка, ты умеешь рисовать? Нет? А почему не научилась?
Нина Ивановна умела красиво оформлять стенды, чертила перьями заголовки стенгазет, а рисовать не умела и дивилась таланту Танюшки. Но вот на днях, пересматривая оставленные уехавшей внучкой наброски, заметила среди рисунков портрет молодого бритоголового мужчины – тонкий нос, узкие губы, умный, чуть ироничный взгляд. И вдруг узнала – это же главарь украинских нацистов. В гневе смяла рисунок, выкинула в мусорное ведро. Нашла внучка кумира! Нина Ивановна вспомнила, как в юности собирала фотографии актёров и певцов, но это были достойные талантливые люди. Если бы вернуть те славные годы, если бы показать Танюшке, как жил советский народ.
Но и тогда были смутьяны. Году в семьдесят пятом Нина Ивановна узнала, что одна из коллег – тихая маленькая Римма — хочет эмигрировать в Израиль. Возмущению Нины Ивановны предела не было. Римма недавно окончила институт – получила бесплатное образование, ей дали однокомнатную квартиру. Но эта неблагодарная вдруг решила, что её родина где-то под пальмами! Израиль Нина Ивановна представляла совершено карикатурно, и когда организовала собрание заводского коллектива, чтобы образумить Римму, то поистине желала только блага неразумной еврейке, и не нотации ей читала, а старалась говорить искренне и доброжелательно, как старший товарищ. Ну что комсомолке делать в Израиле? Там же одни сионисты. А у советского человека национальности нет.
Когда Советский Союз разрушили предатели – наймиты Запада, оказалось, что у всех таки есть национальность, но разве это привело к добру? Люди стали вспоминать и сводить старые счёты, упрекать другие нации в давних обидах, а все вместе возненавидели русских, которые их учили, лечили, защищали и освобождали.
Иногда Нине Ивановне кажется, что внучка рядом и тогда она начинает говорить с ней:
– Танечка, подумай, ведь это американцы всё сделали, пытаются противопоставить Украину России.
На самом деле бабушка рада, что Танюшка уехала – ведь в городе начались тяжелые времена, и новая власть не всегда соответствует чаяниям простых людей. В октябре, когда начались проблемы с едой, Нина Ивановна собрала нескольких знакомых по антимайдановским митингам и пришла поговорить с главой администрации. И уже поднимались они на порог, когда несколько ополченцев быстренько их развернули и вытеснили за решетчатый забор.
– Валите отсюда, провокаторы.
Нина Ивановна возмутилась – как смеют их, борцов за свободу Донбасса, называть провокаторами? Ещё несколько месяцев назад к горожанам обращались за поддержкой, то на митинги выводили, то против танков выставляли, а теперь значит, гуманитарку от населения прячут?
– Да какая там гуманитарка, мать. В машинах для нас термобельё, сухпай да курево, – обронил один из охранников. – На ком сейчас Новороссия держится? На ополченцах. Вот о них и надо думать в первую очередь.
– А о нас? Что же это будут за народные республики, если народ вымрет? – Раскричалась Нина Ивановна.
– Укропы гуманитарку не хотят пропускать, требуют освободить своих пленных.
– Ну и отпустили бы! Самим есть нечего, а тут ещё пленные! – Расшумелась одна из спутниц Нины Ивановны, но та сразу укротила её пыл:
– Это преступники, которые воевали против собственного народа и должны ответить по закону! Как наводчица Савченко отвечает. Держитесь, ребята. Мы потерпим.
– А начальство-то наше, я слышал, по ресторанам устриц жрёт, – заметил самый неблагонадёжный товарищ Нины Ивановны, и та невольно вспомнила вдруг ленинградского гостя, который приходил к её маме, и почему-то не захотелось ей пресекать обличения. Но как самая сознательная, она постаралась, чтобы не вышло скандала и смогла увести соратников от администрации. Охрана их больше не гнала, но начальство звать не пожелала и в здание не пустила. Так и отправились старики по домам пить кипяток и доедать последнюю крупу. Тот несознательный вскоре умер, записали, что от сердечного приступа, так узнала Нина Ивановна от его соседки, когда зашла пакет пшена передать — ценный дар по нашим временам. И почему только не организуют выдачу продовольствия по карточкам? Ведь страдают самые верные сторонники новой власти – пенсионеры. И бесплатную столовую обещали им когда-то. А теперь что? Неужели гуманитарку и впрямь отправляют в магазины для продажи? Не может быть...
Нина Ивановна продолжала сидеть на скамейке. Она попыталась встать, но правое колено прострелила боль, левая нога уже не болела, но на одной не поскачешь, а Нина Ивановна из гордости до сих пор тростью не обзавелась.
Посижу ещё пять минут, – решила она. В кармане завибрировал мобильник. Нина Ивановна давно им не пользовалась, думала, что её номер заблокирован — нечем было оплачивать. Она поднесла к уху устаревший аппарат, "моторолу", купленную едва ли не десять лет назад. Звонила бывшая невестка, вдова сына. Видимо, она и пополнила обнулившийся счёт.
– Как вы там, тётя Нина? Может быть, к нам на время переберётесь?
Нина Ивановна уже хотела согласиться, но вовремя вспомнила, что живёт невестка в проклятом Днепропетровске, вотчине еврея Коломойского, где самое бандеровское гнездо, хлеще, чем во Львове. И что же скажет ей внучка? "Доигралась, бабуся, добегалась по митингам. А где мой папа-колорад? Ах, на ростовском пустыре зарыли?.." Может быть, и не скажет, но подумает. Они теперь чужие друг другу.
– У меня всё хорошо, – официальным тоном известила Нина Ивановна. – Из России к нам идут гуманитарные грузы, Путин своих не бросает.
– Что ж, если так, больше не буду беспокоить, – тоже сухо ответила невестка, – с наступающими праздниками.
– И вас также, – Нина Ивановна отключила телефон и положила в сумку. На улице совсем стемнело, но фонари не загорелись. Мимо прошли несколько парней в форме, и она проводила их потеплевшим взглядом – наши защитники. Почти все из России. Местные молодые мужики разъехались из города или отсиживаются по домам. Она опустила голову, глядя под ноги, на ровный свежий снег. Улицы обещали убирать, не допуская заносов, а вот кто займётся дворами? Наверное, надо заранее обговорить с соседями, кто и в какие дни будет расчищать дорожку до ворот.
—————————
Раздался заунывный звук сирены.
– Вставай, Ниночка. Пора. – Произнёс рядом мамин голос. Нина Ивановна почему-то не удивилась, заметив, что обута в маленькие войлочные сапожки, купленные осенью сорок первого в Ленинграде. Она послушно поднялась, подала маме руку и зашагала рядом по морозной улице.
